глаза блестели как драгоценные камни и взгляд их почудился Катюшке таким знакомым и родным, но мысли были слишком путанные, чтобы понять, откуда она знает этот взгляд. Катюшка вновь ослабла.
Ижориха отчего-то засуетилась, занервничала, и, взглянув на Катю, заторопилась, поглядывая в сторону реки. Вода в реке забурлила, и там, где стоял мост, возник вдруг водоворот. Ижориха жадно уставилась на него, в ожидании кого-то или чего-то. Топливцы же сгрудились в кучу, прижались друг к другу, залепетали что-то непонятное своими толстыми, неповоротливыми языками, изъеденными рыбами.
И тут вдруг белоснежная медведица, сделав громадный прыжок и изогнув дугой могучую свою спину, прыгнула на Ижориху и повалила её наземь. Та взвыла, и в тот же миг оборотилась вдруг чёрной, как сажа, змеёй, толстой, что вековой дуб, и такой длинной, что хвост её терялся где-то во тьме, куда не доставал свет костра, пламя которого уже плясало до самых небес, вылизывая красными языками небесную твердь.
Острые зубы змеи сверкнули и впились в бок медведицы, та зарычала, ударила могучей широкой лапой извивающуюся тварь и разодрала ей когтями шкуру. Обе покатились, соединившись в страшной схватке, по траве, скатились в воду, из воды вновь выкатились на берег.
Кто-то толкнул Катюшку, равнодушно наблюдающую за сражающимися зверьми, в бок. Сунул к носу какую-то банку, горько и резко пахнувшую, в рот полилась жидкость.
– Пей, пей, родимая, – лица бабки Вари и бабки Груни замаячили над Катюшкой светлыми расплывчатыми пятнами, – Полынная вода тебя в чувство приведёт. Оморочила тебя ведьма трёклятая.
Катюшка послушно сделала несколько глотков и тут же в голове прояснилось. Она резко села, уставилась на свою руку, в которой по-прежнему торчал бесовской крест, а затем повернулась к медведице, что сражалась с чёрной гадиной. Схватка шла не на жизнь, а на смерть.
В какой-то миг вдруг глянули на Катюшку голубые глаза, и жаром догадки окатило её с головы до пят. Она узнала этот взгляд. Это были глаза её бабы Ули.
– Бабушка! – страшным голосом закричала Катя, и бросилась к ней.
– Стой, стой, сердешная! – ухватились за неё старухи, – Нельзя тебе туда, погубит тебя Ижориха.
– Ну и пусть, там бабушка, баба Уля моя! – вырывалась Катя.
– Нельзя, нельзя тебе, – как заведённые повторяли старухи.
Вдруг мощным рывком змея вынырнула из-под живота медведицы и впилась ей в бок, та взвыла, и кровь полилась из раны, враз потемнела жемчужная шерсть.
– Бабушка! – зарыдала Катюшка, – Пустите!
Медведица повалилась на землю, задышала тяжело. Змея обвилась вокруг цепким кольцом. Вдруг из леса показался рой голубоватых огоньков.
– Игошки, – прошептала Катя.
Светляки подлетели к ведьме, закружились хороводом, залепили ей глаза, облепили морду. Затрясла та всем телом, да крепко держались маленькие Игошки, не стряхнуть их. Из последних сил поднялась старая медведица, навалилась всей грудью на чёрную гадину, впилась зубами ей в глотку и перегрызла её. Черная жижа фонтаном забила из мечущейся во все стороны обезглавленной змеи. Игошки бросились в рассыпную, лишь один попал под поток, и тут же потух, упал, скукожился.
Заплакала Катя пуще, подбежала к Игошке, на руки его взяла, к груди прижала, и вдруг почувствовала она, как что-то горячее, нестерпимо жгучее пробуждается в груди, наполняет всю её светом, она вздохнула судорожно, вскрикнула, и поняла, что руки её налились неведомой доселе силой. В ту же минуту Игошка в её ладонях вспыхнул огоньком и вспорхнул в воздух. Только сейчас заметила Катюшка, что бесовской крест исчез, отпал от её руки, где он, она и не знала.
Она бросилась со всех ног к медведице, лежавшей на земле. Припала к ней, обхватила руками. И тут увидела, что не медведица то, а бабушка её лежит на сырой земле и жизнь уходит из её раны с каждой каплей крови.
– Умираю я, внученька, – прошептала баба Уля, – Беги скорее через мост, пока не скрылся он, иначе тут останешься. Сгинешь. Не хватит моей силы уберечь тебя.
– Моей хватит, бабуля! – прошептала Катюшка, – Сейчас, сейчас, моя милая, потерпи чуток. Я смогу. Я сумею.
Она прижала ладони к бабушкиному боку, придавила рану, и закрыла глаза, представив как сквозь её пальцы выходят лучи – всю свою любовь вложила она в эти лучи, всю душу. Сколько она так сидела, не знает, но вдруг услышала она бабушкин голос:
– Так вот ты какая у нас, Катюшка… А я в тебе сомневалась…
Катя открыла глаза. Бабушка смотрела на неё ясным взглядом, от раны не осталось и следа, лишь рваное платье свисало клочьями на том месте, где недавно зиял разрыв.
– Бабушка! – обняла её Катюшка и расплакалась.
– Всё хорошо, всё хорошо теперь, милая. Пойдём домой. Всё теперь будет хорошо.
Катя поднялась на ноги и огляделась. Мирная тихая ночь стояла над рекой и лесом. Ничего не напоминало о недавней страшной схватке, что была здесь. Топляков нигде не было видно. Баба Варя с бабой Груней тоже исчезли, и лишь Игошки вились в стороне голубыми огоньками.
– Подожди, бабуля, у меня тут ещё одно дело осталось.
Она подошла к малюткам и тихо сказала:
– Имена вам нарекаю Иван, Макар, Елизавета, Егор, Михаил, Софья, Кирилл и Матвей.
Игошки радостно затрепетали, окружили Катюшку, вспыхнули в последний раз голубыми звёздами и пропали в тёмном небе.
– Идём, милая, – обняла Катюшку бабушка, – Ты всё сделала правильно.
И баба Уля с Катей двинулись в сторону моста, который уже еле мерцал в утренней дымке тумана. На горизонте нежной розовой полосой занимался рассвет.
